...Я люблю озера: спокойная ровная гладь, плотная толща воды. Когда-нибудь, когда я уже стану вдовцом, я куплю небольшой домик в Швейцарии – домик у озера с видом на горы, буду писать скверные мемуары, бороться с болезнью Альцгеймера и ждать, когда сын привезет внучку на каникулы. Конечно, внучке будет всегда немного скучно. Она будет подолгу сидеть на причале, чуть касаясь пальцами ног водной поверхности, а я буду смотреть за ней в окно. Как жаль, что я буду все время забывать, как ее зовут, как их всех зовут. Через две недели они будут уезжать, а озеро – становиться все холоднее.

..Ты меня не слышишь, просто не хочешь слышать, и я делаю шаг назад и вновь загоняю себя в угол, чтобы от бессилия биться в нем, дробя костяшки пальцев о каменную кладку; доктор в голубой маске опять будет недовольно качать головой и причмокивать губами, собирая поновой руки из осколков костей. Все дело в том, что я со всеми разный, а ты одинаково приветлива с каждым. Я что-то выворачиваю в себе наизнанку, когда я с тобой. Я тянусь к тебе из глубокого колодца темных мыслей, не желая замечать, что твой свет – это свет ламп, мой искусственный спутник.

Дабы не захламлять раздел "Вне времени".

За свою жизнь Вайнер видел, как умирают многие и по-разному: из-за него, за него, вместо него; в полуметре, у него на руках и в неведомом далеком. Смерть была уродливым, но ярым социалистом, ожесточенно метавшимся по всем империям и наносящим свои удары в открытую или же под дых. В ее присутствии было страшно, но без нее было бы совсем паршиво. Вайнер всегда помнил о смерти.
…Он помнил себя, бегущего за своим полицейским отрядом по закоулкам пятого нома: плотный защитный костюм, крепко сжимаемый излучатель в руках, зафиксированный нож в высоком ботинке, равнодушие в сердце и маячащий перед глазами зад Макса Галена. Знал бы он тогда, что несколько лет спустя перебежит на другую сторону и уже сам будет стрелять в темные фигуры спецназа. Хотя, знай он это, ничего бы не изменилось в его монохромном мирке.
Стояло такое пекло, что, как в вакууме, было нечем дышать, пластиковое забрало шлема обжигало взмокший лоб, пропитавшаяся потом майка прилипала к телу, стук тяжелых подошв отдавал гулом в голове. Сосредоточенный топот отряда прорезал статичный воздух притаившегося пятого нома, и Вайнер флегматично мысленно отсчитывал «правой-левой, правой-левой», глядя, как натягивается ткань костюма на ягодицах бегущего Галена. Голос командира по линкеру отвлек от наблюдения, призвав рассыпаться тройками по секторам, чтобы, зайдя с четырех сторон света, наверняка осадить цитадель зла в виде заброшенного завода, напичканного взрывчаткой и экстремистами. МакМайр и Гален свернули налево, и Вайнер собрался было их догнать, но замешкался с очень некстати развязавшимся шнурком: по-мужски некокетливый бантик развевался жестким черным червяком. Чертыхнувшись, Пауль со злостью бросил излучатель на землю, яростно натянул шнурки и дернулся, услышав сообщение о перестрелке в секторе, куда только что забежали напарники. «Один раненый в секторе 46, преследуем двоих в секторе 47,» – голос Макса прерывался от бега. Выругавшись, Вайнер уязвленным зверем метнулся в сорок шестой, но остановился и замер, заметив раненого.
В пыли, удивленно распахнув глаза, не плача, но раскрыв рот в немом крике, корчился и зажимал живот мальчишка. Тонкие пальцы впивались в кожу, под которой бешено пульсировали разорванные кишки. Вероятно, парнишка не вовремя попытался перебежать дорогу перед увлеченным погоней Галеном и по косой отхватил свою дозу излучения. На пыльную дорогу обильно сочилась слюна, порывисто дергался намечающийся кадык, мелко дрожали ноги, невидящий взгляд бегал по слепым окнам дома напротив, и Вайнер ясно осознал, что мальчишка не жилец. Рванув с места, он поспешил догонять отряд. И лишь плюхнувшись на землю рядом с Галеном, он больно ткнул его кулаком в плечо и процедил сквозь зубы: «Смотреть надо, в кого стреляешь, придурок!».
…Он помнил себя, поглаживающего слипшиеся кудри умирающего на его руках Диего. Нижняя половина лица мужчины представляла собой спекшийся кусок мяса с болтающимися ошметками кожи – результат применения термического оружия. От  запаха и вида развороченной грудины с торчащими обломками ребер тянуло блевать. В левой руке Диего сжимал мягкий кусочек легких. Многие не скрывали слез, размазывая их по смуглым, перепачканным лицам: каждая потеря в «Уччелли» была чем-то болезненным, словно без наркоза вырезали по кусочку сердце. Вайнер машинально гладил Диего по волосам и зачем-то приговаривал, что его откачают, зашью, перешьют, и что он, Диего, будет бегать как новенький. Возможно, весельчак Диего хотел что-то сострить в ответ, но из искореженного рта вырывалось лишь мучительное мычание. В молчаливом оцепенении Вайнер еще несколько минут сидел, не шелохнувшись, держа навсегда затихшего мужчину.
Диего был исключением в составе «Птиц» – он был женат. Вайнер предпочитал набирать в свою банду людей, не отягощенных семейными обязательствами. Впрочем, Диего проводил почти все свое время с ребятами из «Уччелли» и никогда не заговаривал о домашних – ни о жене, ни о родившемся ребенке. По сути, все, что Вайнер знал и хотел знать о той стороне жизни Диего – это строчка адреса. Потому сейчас, идя по улице и сжимая в руке пакет с леденцами, он даже не знал, как выглядит новоиспеченная вдова и почему он купил эти чертовы леденцы. Чтобы подсластить горькую пилюлю малышу? А вдруг тому всего пара месяцев, у него нет зубок и возможности осознать свое безотцовское будущее, или, наоборот, он уже вымахал ему по плечо и давно интересуется девчонками, а не шоколадками и мини-рейтерами? Впрочем, все действия Вайнера напоминали ход заведенной механической игрушки, двигавшейся по инерции, –  еще немного, и упадет.
Дверь открыла молодая женщина: не красавица, но довольно миловидная, стройная, в домашней одежде. Она обеспокоенно посмотрела на Вайнера, но сдержала расспросы, и так понимая, кем может быть этот человек. Конечно, Диего не мог ей рассказать что-либо о своей работе, не должен был. Но, как многие женщины, она интуитивно догадывалась и молчала. Отходя внутрь квартиры, она пропустила Вайнера, который по ходу кинул пакетик слипшихся леденцов на полку комода.
Они стали друг напротив друга, изучая лица, в маленьком, но уютном зале квартиры; Вайнер до конца не верил, что пришел сюда, и не мог найти в пустой голове ни единой фразы утешения. Наконец, он услышал собственный голос: «Диего больше не придет», и поморщился от вырвавшейся банальщины. Он всегда мог сказать все, что хотел, но не мог сейчас признаться молодой вдове, что ее муж умер у него на руках, в мучениях, в агонии, не вспоминая о своей семье. Он боялся женских истерик, а она как раз закрыла лицо руками и начала судорожно всхлипывать. Он шагнул назад, пробормотал «мне нужно идти», но сел на диван и закурил.
Кареглазый, веселый ребенок лет двух выглянул из соседней комнаты: на хорошеньком личике сквозило любопытство. Смущаясь, он бочком подобрался к дивану и доверчиво потрогал Вайнера по коленке. Может, он был вовсе не похож на отца, но Вайнеру  показался вылитой копией Диего. Улыбнувшись, мальчик залез с ножками на диван, подползая ближе, и сосредоточенно погладил пальцами гладкие пуговицы темного пиджака. Неуклюже, Вайнер провел ладонью по непослушным вихрам.
Внезапно женщина встрепенулась, заметив пришедшего ребенка, и пробормотала сквозь слезы: «Арни, иди в комнату». На удивление, малыш послушался и, хоть и неохотно, но отвлекся от изучения гостя и посеменил обратно.
Сигарета быстро истлела, и Вайнер поднялся.
- Останься, – она схватила его за руку, переплетая пальцы и прижимаясь губами к его ладони.
- Не хочу, – повременив и не вырывая руки, признался Вайнер. Ночевать он ушел к себе.